У синьора Чезаре была привычка все делать по всем правилам. Особенно по воскресеньям, когда он вставал позже обычного. Сначала он долго бродил по квартире в одной пижаме, потом — уже часов в одиннадцать — начинал бриться, оставив при этом открытой дверь в ванной комнате.
Именно этого момента с нетерпением ждал Франческо. Ему всего шесть лет, но у него уже определилась явная склонность к медицине и хирургии. Франческо брал пакет ваты, флакон с одеколоном, пакетик с пластырем, входил в ванную и усаживался на скамеечку в ожидании, когда понадобится его помощь.
— Ну что? — спрашивал синьор Чезаре, намыливая лицо. В другие дни недели он брился электрической бритвой, но в воскресенье взбивал, как в старые времена, мыльную пену и брался за безопасную бритву.
— Ну что?
Франческо ерзал на скамеечке. Он был очень серьезен и ничего не отвечал.
— Ну?
— Я все жду, — говорил Франческо, — может, ты порежешься… Тогда я полечу тебя.
— Ладно! — соглашался синьор Чезаре.
— Только ты не режься нарочно, как в прошлое воскресенье, — строго предупреждал Франческо. — Нарочно не считается.
— Ну конечно! — отвечал синьор Чезаре.
Но ему никак не удавалось порезаться нечаянно. Он старался, старался, но ничего не получалось. Как ни пытался, ничего не выходило. Он очень хотел быть невнимательным и неосторожным, но не мог. Наконец каким-то образом он все-таки ухитрялся порезать себе лицо. И тогда Франческо принимался за дело. Он стирал ваткой капельку крови, протирал ранку одеколоном и заклеивал ее пластырем.
Таким образом синьор Чезаре каждое воскресенье Дарил своему сыну капельку крови. А Франческо все больше убеждался, что у него очень рассеянный и неосторожный отец.
Именно этого момента с нетерпением ждал Франческо. Ему всего шесть лет, но у него уже определилась явная склонность к медицине и хирургии. Франческо брал пакет ваты, флакон с одеколоном, пакетик с пластырем, входил в ванную и усаживался на скамеечку в ожидании, когда понадобится его помощь.
— Ну что? — спрашивал синьор Чезаре, намыливая лицо. В другие дни недели он брился электрической бритвой, но в воскресенье взбивал, как в старые времена, мыльную пену и брался за безопасную бритву.
— Ну что?
Франческо ерзал на скамеечке. Он был очень серьезен и ничего не отвечал.
— Ну?
— Я все жду, — говорил Франческо, — может, ты порежешься… Тогда я полечу тебя.
— Ладно! — соглашался синьор Чезаре.
— Только ты не режься нарочно, как в прошлое воскресенье, — строго предупреждал Франческо. — Нарочно не считается.
— Ну конечно! — отвечал синьор Чезаре.
Но ему никак не удавалось порезаться нечаянно. Он старался, старался, но ничего не получалось. Как ни пытался, ничего не выходило. Он очень хотел быть невнимательным и неосторожным, но не мог. Наконец каким-то образом он все-таки ухитрялся порезать себе лицо. И тогда Франческо принимался за дело. Он стирал ваткой капельку крови, протирал ранку одеколоном и заклеивал ее пластырем.
Таким образом синьор Чезаре каждое воскресенье Дарил своему сыну капельку крови. А Франческо все больше убеждался, что у него очень рассеянный и неосторожный отец.
